книги: Пит Колупаев "Это вообще что?! Весёлые приключения Пита Колупаева, авантюриста и провокатора" (кн.)
Цена: 850 р. Издательство: Выргород, 2024 Вес: 405 г.
СОДЕРЖАНИЕ БОЛТ В СИСТЕМЕ или ТРЕУГОЛЬНИК КОЛУПАЕВА. Сергей Гурьев о феноменологии экзистенциального протеста Спасибо, спасибо, спасибо... дорогие мои чертяки! Глава последняя. Полный анамнез или Капец Глава первая. Got to be a joker Физики и лирики Бобик в гостях у Барбоса Глава вторая. Кузница кадров Мафия МИФИ Сливки общества Они сражались за Родину Ленин в Смольном Ящичек с паспортами Глава третья. Мальчик перегрелся Камасутра в НИКИЭТе Кто за Алусиком? Курлы-Мурлы Серые люди на серых машинах Глава четвёртая. Петя, это Марик Цемянка Клуб цементных сердец Судьбоносная встреча Глава пятая. Советский Вудсток Подольск-87. Director’s cut Теория заговора Afterparty. «Рок-мост Москва-Рига» Постскриптум Глава шестая. Время Уважения Кооператив «Парк» Портрет генсека Волновое преобразование «Эротик-гёрлс» Ханс Сталин в Нидерландах Несвежие миноги Квартира в Братеево Аня Мика Глава седьмая. Freak show fucked up Телепроект «Предвыборная вечеринка» Мой друг Кирилл Ганин Баллада о Космосе или Очень тревожные новости Кстати, о музыке. И не только Страх и ненависть на бульваре Рокоссовского Эль Кондор Паса. Эпилог БОЛТ В СИСТЕМЕ или ТРЕУГОЛЬНИК КОЛУПАЕВА. Сергей Гурьев о феноменологии экзистенциального протеста Подпольное рок-движение в СССР в эпоху «рок-революции» 80-х держалось, как известно, на трёх китах – магнитиздат, рок-самиздат и рок-менеджмент. Первым двух из них посвящены фундаментальные издания «100 магнитоальбомов советского рока» и «Золотое подполье», но третий том, увы, так и не состоялся. Хотя на этой ниве действовали исторические фигуры, без которых ничего бы не было: Тоня «Акула» Крылова, Юра Байдак, Артур Гильдебрандт, Наталия «Комета» Комарова... Но даже в этом ряду выделяется формально самая неприметная, но по сути самая удивительная личность: президент Подольского рок-клуба и организатор главного его детища – «Советского Вудстока» (он же «Подольск-87») – Пит Колупаев. Человек этот был одновременно и поистине неописуем, и невероятно располагал этой своей неописуемостью к попыткам его описать. Его жизненным кредо была программная неброскость, за которой скрывалась беспредельно авантюрная натура, жаждавшая фантастических приключений и провокаций. В условиях позднего совка, где в мейнстриме была унылая усреднённость, для реализации самых смелых и креативных идей маска тусклой неброскости была, как нетрудно догадаться, самое оно. Жизнь подводила меня ко встрече с этим человеком тоже одновременно и романтично, и подспудно. В середине 80-х мы с «гвоздём» столичного рок-самиздата той поры Ильёй Смирновым издавали небезызвестный журнал «Урлайт». По сути, это была гонзо-журналистика, предполагавшая провоцирование ярких рок-ситуаций, которые можно будет потом на страницах журнала так же ярко описать. И вот однажды Смирнов сообщил мне, что одна такая ситуация провоцируется в глухом Подмосковье около бессмысленного города Подольска, в посёлке Цемянка, названном в честь местного цементного завода, в радиусе десятка километров вокруг которого цементная пыль вязла на зубах. В условиях тогдашнего повсеместного запрета подпольных рок-концертов в этом посёлке мистическим образом появился рок-клуб, который сразу же проявил себя. Причём, что символично, – концертом группы «Цемент» из Риги, считавшейся в подпольных кругах антисоветской. Не в последнюю очередь благодаря её креативному глумлению над хитом Александры Пахмутовой «Надежда», который в более поздние времена истории нашей страны с полным основанием можно было бы назвать «скрепным». И, подпольно арендовав какой-то расшатанный ЛИАЗ, мы кучкой диссидентствующих интеллигентов туда поехали. Именно в Цемянке я впервые увидел живого Пита, который перед концертом произносил вступительное слово. Его образ вызвал у меня шок. К тому моменту я, конечно, повидал много всевозможных комсомольцев, но этот был самый ужасный. В унылом костюме-тройке, с гнусно зализанным пробором, со значком какой-то партконференции на груди, изъясняющийся нечеловечески душным суконно-номенклатурным языком, где не было ни одного живого слова. – Что это за ужас? – спросил я Смирнова. – Не волнуйся, он так маскируется, на самом деле это наш человек! – объяснил многоопытный Илья. Если большинство подпольных рок-менеджеров того времени пытались подкопаться под советскую госсистему «снизу», кулуарно договариваясь за её спиной с жадными до левых денег директорами подмосковных Домов культуры, то герой этой книги действовал принципиально иначе. Он имел систему во все дыры, заходя «сверху», через номенклатурную верхушку, и влёгкую умасливал пухлощёкие горкомы комсомола, очаровывая их своей фирменной маской беспросветного советского идиота. В дальнейшем я немало взаимодействовал с Питом – как минимум, на ниве многострадальной организации «Советского Вудстока», – и в этом процессе выяснилось, что за этой маской скрываются величайшие культурософские коннотации. Во-первых, Пита можно было смело назвать Ильфом, Петровым и Остапом Бендером в одном лице: он с одинаковым талантом мог и авантюрствовать, и художественно описывать эти свои авантюры. Во-вторых, это была термоядерная смесь Вуди Аллена даже не с Остином Пауэрсом, а скорее с Майком Майерсом, играющим Пауэрса. Эдакая личина, к которой человек сам относится с доброй и мягкой иронией – такой, что на выходе получается некая псевдогуманистичная клоунада с симпатичным кукишем в кармане. Клоунада сугубо в духе Вуди Аллена, но при этом не «еврейская интеллектуальная комедия», а совершенно разрушительная клоунада. Поэтому если Вуди Аллена соединить и с Пауэрсом, и с Майерсом как его создателем одновременно, то только тогда получится более-менее правильный треугольник, выражающий феномен Пита, для которого все эти игры в рок-н-ролл и, позже, в порно, в которые он играл с таким азартом, были вовсе не про музыку и не про порно, а про протест. Но политический протест – он как бы такой плоский, он именно что протест и протест. Как таковой. В нем нет никакого 3D. А рок в те времена, да и порно, кстати, тоже частично в те времена, были больше чем протестом. Это было что-то более глубинное, более экзистенциальное, более корневое, более как бы суть понятия, чем форма понятия. Но у Пита это был протест весёлый. В его оптике было скорее «по Невскому шлялись наркомы» и «валялись в канавах дохлые гады», чем «я всегда буду против». «Я всегда буду против» – это, конечно, более плоский протест, чем «дохлые гады в канавах». Если искать какие-то аналогии в русской культуре, то это, наверное, Олег Григорьев или «русский Бодлер» Тиняков какой-нибудь. Они же не про политический протест: у одного алкогольный протест, у другого концептуально нищенский. Хотя Пит и сюда не очень-то вписывается, поскольку Григорьев и Тиняков были аутсайдерами, а Пит – отнюдь, он такой Навальный своего рода: успешный человек, который вполне мог заниматься протестом, не становясь по отношению к государству в позу аутсайдера, а, напротив – наёбывая его. То есть, он был готов и способен систему обмануть. Система работает-работает, а потом бац! – и происходит ошибка системы. Вот Пит это тот болт, попавший в американский пылесос, который создаёт ошибку системы. Видимо, ему хотелось подложить системе свинью, но не свинью Неуловимого ковбоя Джо, а такую, которой система может немножко подавиться. Хотя такие наёбывающие систему артефакты были не слишком характерны для тогдашнего андеграунда. Если брать диссидентов, то весело наёбывать систему пытался Эдуард Кузнецов, который контркультурно наёбывал её так, чтобы она им именно что подавилась. И, кстати, Кузнецов не стал каким-то легендарным именем в истории диссидентского движения, как и Пит, в общем-то, не стал легендарным именем в истории русского рок-подполья. Но система как бы икала на этих фигурах: уж слишком хитровыебанные мозги предполагали такую «геометрию протеста». Здесь нелишне вспомнить, что Пит был выходцем из научной среды, а в русском андеграунде вообще было очень много людей с высшим техническим образованием. Те же Жариков и Гребенщиков, например, которые закончили факультеты прикладной математики, только один МИЭМ, а другой ЛГУ. Можно вспомнить и советский научно-популярный журнал «Химия и жизнь», один из номеров которого был пущен под нож из-за того, что там на обложке ездили свиньи в «Чайках» и чёрных «Волгах». Неслучайно ставший своего рода грибницей московского рок-самиздата клуб «Рокуэлл Кент» возник именно в МИФИ, а не на каком-нибудь искусствоведческом отделении истфака МГУ. Совок был заинтересован в том, чтобы технические науки развивались – система понимала: чтобы мозги хорошо работали, им надо мешать поменьше. И мешали только уж в самых крайних случаях. То чувство юмора, которое соседствовало с талантом в технических науках, особо не преследовалось. Это была такая фронда научная, но и разрешённая, по сути. Поэтому там и доходило чёрт-те до чего. Если брать, например, прекрасного академика Гинзбурга и его окружение, то это вообще была сексуальная революция без границ. Но никто им не мешал: ебитесь как хотите, главное, чтобы советская наука процветала! Это совсем уже за грань надо было зайти, чтобы технических учёных окорачивать как академика Сахарова. А гуманитарные науки высокого полёта совку на хуй были не нужны, и он прижимал их по-всякому, там на корню всё винтили, и даже превентивно. Вот, скажем, «Мухомор» – на них система тоже икала, безусловно. И целенаправленно пыталась мстить. Но «Мухомор» это очень сложный болт, очень сложно попавший, и, главное, очень сложно вылетевший наружу из американского пылесоса. А вот если изъять из «Мухоморов» отдельно взятого Звездочётова, то это как-то ближе – Пит это скорее не «Мухомор», а вот именно отдельно взятый Звездочётов в рамках «Мухоморов». Но и тот из этого пылесоса вылез не так сложно как Гундлах или Володя Мироненко. Но все-таки вылез. А Пит как бы вроде бы и не вылез чудесным образом. Как засадил туда этот болт, так вот в исторической памяти там и сидит. Потому что, в отличие от «Мухоморов» и прочих концептуалистов, работал с эстетикой очень далёкой от 4D, которая в концептуализме наличествует – он работал с прямыми эстетиками. Концептуализм это ведь не просто кривая эстетика, а мегакривая эстетика. А у Пита она прямая, как стрела. Однако результат воздействия прямой эстетикой на систему получался очень многообразный. Пит работал с прямой эстетикой так, что вроде бы там, где она сработать не могла, она работала отлично, и не за счёт кривизны, а просто за счёт веры, внутреннего убеждения, наверное... За счёт того, что это делалось не ради денег, а потому что это творческий процесс. При этом надо подчеркнуть, что деньги-то это всё равно приносило. В плане денег Пит всё-таки не Григорьев и не Тиняков. И это тоже говорит об особенностях болта – такой монетизирующийся болт. То есть, не просто как символ. Мало того, что он попал в этот пылесос, но тот ему ещё и бабки приносит. Система сама ему платит за то, что он мешает ей жить. Это тоже дорогого стоит, конечно. Хотя, если брать советскую систему, где она платила деньги тем, кто её разрушал, то, наверное, в зрелом советском тоталитаризме такой пример найти сложновато. Ну, может быть, Высоцкий и Гайдай, хотя и это уже постоттепельный период, где о чистом тоталитаризме может говорить только параноик. Высоцкий, к сожалению, не снимался у Гайдая, а вот если бы снялся, то это был бы ровно Пит. В «Самогонщиках», например. Это был бы монетизирующийся болт в систему, которая его ела. Все ведь смотрели это кино и не думали, что там какие-то козлы, а думали, что вот какие хорошие люди-то, блин! Но в довольно свободные 90-е разрушать было уже нечего, а такой символ должен существовать в рамках советского тоталитаризма, чтобы он был рельефен. И в этом смысле достаточно интересно выглядит история с порно, которым Пит стал заниматься как раз в 90-е, когда даже порно уже становилось мейнстримом. Но он как-то ухитрялся сохранять в этом деле протестный раблезианский дух и находил такой ракурс, что всё, что было связано с искусством сексуального эпатажа, у него было настолько искромётно, что оставалось протестом и болтом в системе даже в ситуации 90-х, когда можно было всё. И безумные перформансы театра Ганина с его фриковатыми актёрами, и нечеловеческой красоты «выставка пёзд» открытых этому прогрессивному на тот момент гешефту русских красавиц, которую Пит устроил в будущем фотоцентре на Гоголевском бульваре под именем якобы голландского фотографа Йоб ван дер Хуя, да и предвосхитивший весь этот паноптикум пресловутый глум-фестиваль «Русская эротика» с кошмарными плясками лимитчиц в недоотстиранном советском белье с зияющими дырами на причинных местах. Уже там в «порно-творчестве» Пита наметился метамасонский вектор, как бы устремляющий этот жанр в контекст карикатурных представлений о нём усреднённого «хомо советикуса» – во всём душераздирающем диапазоне расхождений мечты и реальности. Так что чисто формально назвать всё это «порно» – тем более, высоким – можно лишь с большой натяжкой. Скорее уж это было эдакое «русское квазипорно» – та самая глумливая клоунада с кукишем в кармане, которая волшебным образом переносила всех во времена махрового совка, и люди в итоге даже не чувствовали, что это мейнстрим 90-х, им казалось, что вокруг них воссоздан старый добрый советский тоталитаризм, которому Пит наносит такую вот масонскую пощёчину. И это было не менее уникально, чем Подольский фестиваль, хотя осознать это не так просто. Казалось бы: все и так на каждом шагу ебутся как собаки, что в этом такого-то? А вот нет – он продвигал это как такой метапротест, что у людей шерсть на спинах шевелилась. То есть если брать какое-то социокультурное значение в истории, то, конечно, Подольский фестиваль – это да, а порно никто и не заметит. А если брать суть, так сказать, культурно-художественной задачи, которую Пит решал на уровне порно, то это было гораздо сложнее, потому что с Подольским фестивалем и так всё было понятно. Главное – его сделать. Вот и всё, и результат есть. И вот интересно, что вот ту, более простую и понятную задачу, оценить легко, а вторую никто и не оценит, разве что благодаря этой книге, да и то есть сомнения большие. Но хотя бы дать людям шанс хочется – оценить. Потому что там задача была неразрешимая в плане организационном, а тут задача неразрешимая в плане экзистенциальном, но Пит решал. Понять это дано не каждому, конечно. Там Репин, а тут Кандинский. Авторы:
|  | |||
|
Оставьте отзыв об издании
|