Издательство: Умка-пресс, 2024

Вес: 240 г.

Мягкая обложка, 94 стр, формат А4.

Аня Герасимова:
Поскольку до закрытия (надеюсь, временного, прочем, никто не знает) издательства и типографии "Пробел" остались считанные дни, я свирепо завершаю начатые ранее проекты. Например, сегодня был напечатан первый тираж второй (для "Умки-пресс") книги одного из любимейших наших авторов:
РАДМИРА РУЖКОВСКАЯ
ИНОРОДНОЕ ТЕЛО. ГАСТРОЛЬНЫЕ БАЙКИ

ОТ РЕДАКТОРА
Три года назад, составляя сборник воспоминаний про Силю, с которого, собственно, и началась эта «биографическая серия», я узнала, что Рада Ружковская здорово пишет. И не просто хорошо, талантливо и честно, а так, что сразу возникает доверие и симпатия, и хочется дружить. Близко дружить сложно, живем в разных городах, да и дел своих у всех полно, а книжку ее “Never Forever” мы переиздали и презентовали в Питере с локальным, но радостным салютом. И есть в этой книжке такой момент, на который я сразу сделала стойку – насчет того, что детство, мол, было такое, что и смотреть в ту сторону не хочется. Ну, я, конечно, пристала: расскажи да расскажи. Не прошло и пары лет, как Рада прислала мне «Инородное тело». И это не только крепкая, ясная, точная проза, где каждая фраза, как завещал Теофиль Готье, падает, как кошка, на четыре лапы (это ведь не только для поэзии рецепт), но и невероятно ценное свидетельство Выжившего, несломленного человека — чем, собственно, и интересна всякая автобиография. История победы одной отдельно взятой девочки в маленькой личной войне с вражеским мраком, сделанным не из грохота взрывов, а главным образом из смеющихся детских лиц, но от этого не менее страшным, — за право быть собой, не такой, как все. (Кстати, давеча, беседуя с приятелем, рослым спортивным красавцем, я с изумлением узнала, что и его поджидали после уроков пятеро, дразнили, шапку втаптывали в грязь, – и всерьез задумалась: а есть ли среди «наших людей» хотя бы один, кого НЕ травили в школе?)
Прицепом в этой книге идут «Гастрольные байки» — бесхитростные рассказы про то, как та же самая девочка, немножко повзрослевшая, обеспечивает светом театральное действо, несмотря ни на какие технические и человеческие препоны, и с честью выходит победителем из всех, даже самых сложных ситуаций. Что ничуть не удивительно: после такого детства мало что в жизни страшно.

Да будет свет! — сказал монтер
И тряпкой лампочку протер.
(или лампу тряпочкой — никогда не знаю, как правильно).

Фрагменты из книги:

На Острове был заброшенный парк Челюскинцев, давно превратившийся в дикие дебри, где поваленные и не поваленные деревья сплелись стволами в единую массу, среди которой кое-где просвечивали остатки качелей и каруселей, напоминающие о том, что когда-то это место было обитаемым. Заброшенность придавала парку таинственный ореол, и я считала, что там обитают призраки — да, по сути, так оно и было, ведь призраки прошлого — существа вполне реальные, надо только обладать особенным зрением, позволяющим видеть образы утраченного пространства. И, наверное, момент обретения этого зрения, этого подключения к общей пространственной памяти, был у меня связан именно с Островом.

-------------—

Меня вообще все, кроме людей, понимали без перевода, и только людям приходилось всё переводить. Поэтому люди казались мне какими-то... ущербными, что ли. Как говорила моя мама: «Когда тебя иронически спрашивали: “Девочка, ты что, самая умная?” — ты на полном серьёзе отвечала: “Да”». И конечно, я так отвечала не потому, что не чуяла подвоха, а именно потому, что чуяла. Мне и сейчас кто задай такой вопрос, я плюну ему в физиономию своё «да» — ибо никто не вправе задавать мне такие вопросы.

-------------—

Меня всегда ужасно обижало, когда мне не верили, называли фантазёркой и выдумщицей — ведь я же ничего не выдумывала! И я отстаивала свою правду изо всех сил. Когда меня совсем уж задалбывали тем, что у меня нет никаких доказательств, я заявляла, что молнитцы однажды обязательно прилетят за мной — и меня всё больше и больше считали сумасшедшей. Но — чем больше люди крутили пальцем у виска, тем больше я уверялась в своей правоте.

-------------—

Вокруг городка, в степях, помимо шахтных копров, возвышались огромные острогорбые холмы терриконов из красной, похожей на битый кирпич, породы, поднятой с нижних подземных горизонтов и распространяющей лёгкий радиоактивный фон. Про него даже школьникам на ОБЖ рассказывали — но это ничуть не мешало местным дорожникам повсеместно использовать эту породу вместо щебня и заравнивать ею ямы. В сухую погоду красная, условно радиоактивная пыль тучами летела по ветру, набиваясь в лёгкие и ровным слоем покрывая городок — а после дождя она стекала в землю кроваво-красными разводами и застывала трескающейся отвратительной коркой поверх солончака.

-------------—

Так я стала объектом травли в масштабах целого городка. На улицу я с тех пор выходила, как в клетку с дикими зверями. В меня швыряли щебёнкой, грязью, ледышками; в меня бросали с балконов банки, пробегая мимо или проезжая на великах, намеренно толкали, а порой даже подбрасывали петарды в сумку. При этом очень быстро убегали и близко ко мне подходить боялись, потому что точно знали: убью.

-------------—

Вы представляете себе, что такое печной шлак? Помимо того, что он сам по себе довольно острый и его осколками можно порезать палец, в нём запросто может оказаться всё что угодно, от мелких гвоздей до недооплавленных стёкол, потому что мусор в деревнях издревле было принято сжигать и потом закапывать. И вот из такой мусорной земли извлекать картошку руками — это была настоящая пытка. Перчатки рвались в хлам мгновенно, руки были кровь, а ногти... Лучше не вспоминать.

-------------—

Шпалы, вытащенные из болота, были полусгнившие, какие-то куски приходилось вырезать, верхний слой снимать рубанком — и хотя этим Гад занимался сам, но таскать шпалы вместе с ним приходилось мне. Также в мои обязанности входила прокладка мхом следующих уровней сруба и помощь в насаживании шпал на штифты. Учитывая, что некоторые шпалы были из лиственницы, поднимать их на сруб было делом нелёгким — но я даже немного гордилась тем, что могла половинку лиственничной шпалы взять на плечо в одиночку. Мне было 14 лет — и я была отнюдь не девчонкой. Я была Терминатором.

-------------—

На следующий день, когда я шла по улице, бабушкины ученики с ЗПР и прочие районные придурки скакали по крышам гаражей, швыряли в меня камушками и восторженно орали: «У неё бабушка умерла! Посмотрите!» И только потом уже давно привычное: «Эй ты, сучка, мы твою кошку убьём!» У этих уродов был праздник, потому что у меня было горе. Они желали мне горя ещё большего — а я, как всегда, желала иметь автомат, чтобы отстреливать этих обезьян. Разве такой человек, как я, мог позволить себе заплакать?

-------------—

Сейчас мне кажется, что вся моя тогдашняя жизнь была, как тяжёлый навязчивый сон. В реальности же я шла в Питер, в свою единственно возможную явь, шла на голос крови и призвания, шла даже тогда, когда стояла на месте и совершала машинальные действия. Я всегда была на пути в Питер и не останавливалась, каким бы этот путь ни был. Когда на трассе под Тверью в 99-м году мерзкий мент завёз нас с попутчицей в поля и угрожал изнасиловать и убить; когда я, пробомжевав два месяца в Питере и едва не теряя сознание от интоксикации мозга, заработанной за полгода покраски, вынуждена была на пару недель вернуться на Первое озеро — мой Путь не прекращался.

Дополнительные изображения